Сергей Монин: «Не хочу быть завхозом» - «Интервью»

В сентябре в возрасте 43 лет скоропостижно скончался предправления банка Павел Гурин. Новым руководителем «Райффайзена» стал его друг и заместитель в правлении Сергей МОНИН, 15 лет назад пришедший в банк на позицию трейдера. Монин считает Гурина своим другом и откровенно говорит, что отвечать на вопросы, связанные с ним, не очень хочет. Но раз уж тот рекомендовал его на место руководителя банка, Монин обязан оправдать доверие, хоть и признает, что ему это будет непросто.

— Как думаете, почему акционеры выбрали вас на должность предправления банка?

— Это не пост президента: президентской гонки не было, меня не выбирали, а назначили. Во-первых, очевидно, акционеры относятся ко мне с доверием, потому что я 15 лет проработал в группе, а для них это важно. Сыграла роль, конечно, моя компетенция как менеджера. Но я думаю, что меня назначили еще и потому, что Павел, уходя в длительный отпуск, назначил меня исполняющим обязанности.

— Вы хотите сказать, что для них это была своего рода рекомендация?

— Думаю, да. Несмотря на то что отпуск был длительным, для акционеров это была полностью управляемая и понятная ситуация — за три месяца с банком ничего плохого не произошло. В этом смысле я ему этим обязан, но это, конечно, накладывает дополнительные требования. У меня должно все получиться, для меня очень важно оправдать доверие друга.

— Каким образом вы будете это делать?

— Это будет сложно. Банк сейчас в очень хорошей форме, что для нового руководителя является сложной точкой вхождения в руководство — всегда проще начинать в случае, когда дела идут хуже некуда. В такой ситуации легче показать положительную динамику, да и быстрее она становится очевидна окружающим. Мне сложнее, потому что все и так работает отлаженно. Банк имеет хорошую репутацию и экономически очень силен. Поэтому здесь как в спорте: все профессиональные спортсмены говорят, что удержать чемпионское звание — это гораздо сложнее, чем его получить. Не хочу сказать, что мы лучшие на рынке, но банк очень хороший именно с точки зрения бизнеса. Удержать это уже сложно! В банке главное — люди и технологии, собственно, ими я и буду заниматься. Собирать вокруг себя сильных людей и внимательно следить, чтобы технологически банк был лучшим в отрасли.

— Уже что-то сделали? Может, что-то уже начали менять? Что именно?

— Рано говорить. У меня горизонты другие.

— Как думаете, почему Павел именно вас рекомендовал?

— Он мне не говорил. Не знаю, как ответить. Сложно говорить об этом.

— Есть опасения, что вас будут сравнивать с Павлом и вы можете в чем-то проиграть?

— Наверняка будут, и я в общем к этому готов. Я совершенно не должен вступать в спор с самим собой относительно того, как бы в такой ситуации поступил Павел Гурин, и стараться найти такой же выход. Я думаю, что когда он меня рекомендовал, то понимал, что я буду поступать как Сергей Монин.

— Кто из вас более требовательный руководитель?

— На этот вопрос, боюсь, невозможно ответить. Я другой и обращаю больше внимания на те вещи, на которые он не смотрел так пристально, и наоборот. Тут такой миллион нюансов, что мы с вами не разберемся.

— Ваш функционал как предправления сильно отличается от того, что было у Гурина?

— В целом функционал схож, у меня дополнительно останутся рынки капиталов, т. е. торговые операции банка. Управление, стратегия и бизнес-развитие, скажем получение крупных мандатов, — вот моя работа. Если для этого придется куда-то путешествовать, буду путешествовать. Администрирование — в меньшей степени.

— Какие показатели важны для ваших акционеров, чтобы они поняли, тому ли человеку они доверили банк?

— Есть несколько показателей, которыми мы меряем успех банка, а значит, и его руководителя: прибыль, доходность на капитал, соотношение затрат и доходов, доля комиссионных доходов и доля плохих кредитов.

— Какой способ управления людьми вы предпочитаете?

— Наверное, это какой-то демократический стиль и совсем не авторитарный, который оставляет человеку свободу для творчества, предпринимательской мысли, а не загоняет в рамки. Я стараюсь выслушивать коллег и доносить до них свои приоритеты, стараюсь быть предсказуемым, чтобы была понятна формула принятия решений. Чтобы они знали, к чему быть готовыми, идя ко мне на встречу.

— Любой сотрудник может прийти к вам и рассказать, что его беспокоит?

— С любым сотрудником пообщаюсь по телефону. Если проблема настолько значима, что я захочу в ней разобраться, — встречусь. Просто так чтобы 8500 сотрудников к тебе заходило — это не очень рационально.

В этот раз Россия не заслуживает кризиса

— На какой срок банк сейчас планирует свою работу? Многие говорят о том, что это стало невозможно — планировать надолго.

— Точно пытаемся планировать на год. С более или менее четким приближением — на три. Но это невероятно сложно. Надо быть готовым к тому, что планы придется пересматривать. И в этом сила организации: уметь перестраиваться. За последние четыре года мы перестраивались несколько раз — в основном из-за смены подхода к риску, но делали это быстро.

— Как пересматривали риски в последний раз? Как события текущего года повлияли?

— Пока риски видим привлекательными — аппетит вырос. В этом сейчас заключается основная драма для российского рынка: внутренне он очень сильный, он таким редко когда бывал на моей памяти. Экономически мы здоровы, очень мало дисбалансов и на уровне микроэкономики. Мы видим хорошо работающие бизнесы и экономически здоровое население, незакредитованное. В этот раз Россия не заслуживает, чтобы опять вступить в кризис, как никогда, не заслуживает. Если мы сейчас в него вступим, это будет невероятно жалко. Здесь уж совсем не по своей вине. Если еще в 2008—2009 гг. были какие-то перегибы и дисбалансы, которые кризис вылечил, то сейчас наказывать не за что.

— Так ничего же и не изменилось…

— Фундаментально — нет, но было много закредитованных компаний, плечо которых было уменьшено, а внешний долг заменили внутренним. К тому же у многих сменились собственники.

— Ваш прогноз по денежному рынку.

— Есть два противоположных фактора, которые оказывают влияние. Первый — негативный: российский денежный рынок очень подвержен влиянию потоков ликвидности, которые идут в страну и из страны. Это горячие деньги, которые приходят неожиданно, резко снижая процентные ставки и укрепляя рубль. Когда деньги уходят, то все происходит ровным счетом наоборот: процентные ставки растут, рубль падает. Поэтому цикличность и зависимость от спекулятивного капитала очень велики. Мы не считаем, что эта ситуация будет как-то разрешена или улучшится. В принципе, мы допускаем, ставки могут быть выше, чем они есть сейчас, и это негативно отразится на экономике. Но сейчас в отличие от 2008 г. ЦБ начал проводить более выраженную политику по таргетированию процентных ставок. И монетарное регулирование осуществляется через процентные ставки. В противовес тому, что раньше делали через валютный курс. Одна из причин этого — существенное снижение зависимости российской экономики от иностранных кредитов. Все посткризисные годы компании наращивали финансирование на внутреннем рынке в рублях. Мы видели много сделок по рефинансированию внешних кредитов за счет рублевых займов. Уязвимость экономики с этой точки зрения снизилась драматически, но, с другой стороны, повысилась уязвимость от роста ставок. Изменение позиции ЦБ имеет под собой очевидные экономические причины. И мне кажется, что политическая готовность к такому изменению есть.

— Видите ли вы снижение предпринимательской активности в преддверии выборов?

— Не сказал бы такого.

— Как «Райффайзен» корректировал кредитные ставки в последнее время и что собирается делать с ними и лимитами на кредитование в ближайшем будущем? Притормаживали ли кредитование в последнее время?

— В рознице мы ничего не притормаживали. В корпоративном бизнесе у нас это всегда очень естественно происходит — из-за плавающих ставок. Когда они начинают расти, то привлекательность наших кредитов падает, и мы ничего с этим не можем поделать, потому что мы считаем эти ставки рыночными. И когда конкуренты пытаются выдавать кредиты по низким фиксированным ставкам, то для нас это удивительно, и в эти гонки играть мы не хотим — выдавать кредиты себе в убыток мы не будем.

— У RBI (Raiffeisen Bank International. — «Ведомости») были греческие долги? Сколько вашей материнской структуре пришлось списать?

— Головной банк к этой ситуации подошел в лучшей форме. Суверенных долгов Греции, Португалии, Ирландии и Испании у него на 5 млн евро, другими словами, их нет. Эта ситуация, безусловно, его коснется, потому что она коснется всех. Как разберутся с ней европейские политики и чем все это закончится, — я думаю, что они и сами до конца не знают. Это все напоминает август [2011 г.], когда в США думали, поднимать ли порог заимствований. В итоге его подняли. Конечно, если бы его не подняли, всем было бы плохо. Хотя и очевидно, что все понимают: это была какая-то очень формальная проблема. Так и здесь: примут решение о том, что ЕЦБ рефинансирует долг этих стран, — и все успокоятся, не примут — не успокоятся. Как будет на самом деле, я не знаю. И как это вообще можно знать?

— А к чему готовитесь?

— Готовимся к тому, что лучше не будет.

— А где деньги будете брать?

— Надеемся в большой степени на внутренний рынок. Пока внешние рынки закрыты, мы не планируем обращаться к ним как к источнику фондирования.

Доля заимствований от материнского банка у нас планомерно падала и сейчас находится на уровне 11% от пассивов, чего не было никогда. Соотношение кредитов и депозитов — на уровне 100%, чего тоже никогда не было. У нас развитая инфраструктура собственного рефинансирования: мы сможем занимать как через внутренние бонды, так и через синдикации — на нас лимиты не заняты, к тому же у нас есть зарегистрированная программа по евробондам.

— Много ли занимаете на аукционах Минфина?

— Брали.

— Эти деньги кажутся довольно дорогими — почти 8% годовых.

— Когда мы брали, ставки были 5,5%.

— Почему снижали зависимость от материнских денег?

— Мы всегда декларировали самостоятельное рефинансирование — это часть нашей стратегии. У нас усилился рост депозитов. И материнские деньги отчасти ими и замещались, высвобождались за ненадобностью. При этом, как вы знаете, мы не переплачиваем нашим клиентам. Мы не пытаемся обогнать всех по розничным ставкам.

— В общем, удивительно, что граждане все равно несут деньги.

— Не все надо покупать за деньги.

— Что же они покупают?

— Мы надеемся, что, с одной стороны, приятное чувство иметь отношения с европейским банком с хорошей репутацией, а с другой — удобный сервис и надежность. Мы ведь реально живем лозунгом «Разница в отношении».

— Куда банк должен двигаться дальше, чтобы не проиграть в технологическом плане?

— Все, что связано с удобством и уменьшением необходимости перемещения клиента. Самое большое проникновение дистанционных банковских услуг в Cкандинавских странах. И версия, почему так сложилось, заключается элементарно в том, что у них там холодно. У нас тоже холодно, и у нас тоже оно будет большое.

— А что вы для этого будете делать?

— Сейчас сложно сказать. Технологии меняются очень быстро. Прежде всего мы будем стараться построить такую платформу, которая бы позволяла себя легко модернизировать. Угадать, что именно выстрелит, невозможно, если ты не Стив Джобс, но надо иметь возможность быть гибкими, чтобы ты быстро мог запустить новую технологию.

Европейская политика не будет стрелять себе в ногу

— Как вы оцениваете действия ЦБ сейчас, насколько они убедительно заговаривают бурю?

— Если ситуация будет развиваться негативно, то кризисных явлений не избежать. Их должен будет предотвратить ЦБ, проводя политику по удержанию процентных ставок.

— Соглашение о беззалоговых кредитах переподписали?

— Пока нет, но в свое время переподпишем.

— Вам не кажется, что госбанки, как в 2008 г., начали отвоевывать потихоньку долю?

— По цифрам мы этого не видим. Но они всегда были активными — конкуренция особенно обострилась в последние годы. Наверное, насколько последние два года были хороши с точки зрения привлекательности кредитования, настолько же сильно выросла конкуренция. Почти в каждой крупной кредитной сделке нашим конкурентом является Сбербанк, в инвестиционных сделках — Сбербанк и ВТБ. Не уверен, конечно, что мы для них конкуренты.

— В инвестиционном бизнесе тоже так?

— Здесь, как и везде, у нас есть своя ниша. А теперь мы еще значительно усилим работу в секторе M&A и ECM, для чего организовали совместную компанию Raiffeisen Investment, где мы будем участвовать вместе с инвесткрылом группы RBI в сделках по слиянию и поглощению и рынкам акционерного капитала.

— Соберете ли вы достаточно сделок, чтобы загрузить ее на полную мощность?

— Да. Слияния и поглощения останутся перспективным рынком, может быть, как раз по той причине, что рынок первичных размещений закрыт. Все те, кто раньше искал капитал через IPO, сейчас будут искать стратегических инвесторов. Это будет российская компания, и ее целью будет российский рынок.

— Почему вы не создали эту компанию раньше — рынок M&A рос чудовищными темпами перед кризисом?

— Это было связано с нашей внутренней организацией — после слияния RBI и RZB (Raiffeisen Zentral Bank. — «Ведомости») такая форма стала возможной: теперь у нас один акционер. Мы видим возможность синергии между коммерческим банком и такой компанией — они будут работать в связке, а основной массой клиентов этой компании будут клиенты нашего корпоративного блока. Команда также будет десантирована из банка.

— Эта компания будет работать со случаями, когда банк уже не готов брать риск и рефинансировать кредит?

— В том числе.

— А много ли на балансе банка тех долгов, которые остались от реструктуризаций 2008—2009 гг.?

— В действительности немного, при этом в основной массе заемщики вошли в график погашения и кредиты классифицируются как работающие, а остальные уже классифицированы как неработающие.

— Есть ли еще такие заемщики, от которых остался настолько нехороший осадок, что вы их не будете кредитовать?

— Это какое-то очень незначительное количество заемщиков. В целом проблема оценки риска — это проблема твоя как банкира, а не тех людей, которые не могут вернуть кредиты. Тут злиться надо на самого себя, а не на компанию, которую ты не смог правильно оценить. Конечно, если речь не идет о мошенничестве. Впрочем, и такой риск банк должен просчитывать заранее и быть к нему готовым.

— Вы ждете того, что условия ведения бизнеса в 2012 г. станут хуже?

— Ждем, но правильно оценивать риск — это наша работа. Основной риск сейчас макроэкономический, но с оговоркой: который приведет к ухудшению кредитного риска. Он ведь может и не привести.

— Что вы закладываете на следующий год: сокращение лимитов, пересмотр каких-то иных параметров, к примеру по обеспечению, может, придется сокращать штат?

— Так же, как раньше, наверное, никогда не будет. Будет по-новому. Но мы не ждем сценарий а-ля 2008—2009 гг. Мы ждем существенно более мягкий сценарий. Единственная консервативная оценка — все же рост бизнеса и расширение баланса у нас естественно ограничены объемом полученной прибыли, поэтому расти будем, но не опережая рынок. Мы не думаем, что будет апокалипсис, — европейская политика не будет стрелять себе в ногу.

— Как относитесь к тому, что Сбербанк выходит на ваш домашний рынок?

— Очень спокойно: мы знаем, какой актив они приобретают (Volksbank International. — «Ведомости»), к тому же смысл покупки именно в доступе к европейским рынкам. Чтобы построить большой эффективный бизнес, уйдет много-много лет.

— Насколько, по-вашему, целесообразно приобретать такой актив?

— Если вам интересно мое мнение, то это дорого (Сбербанк приобретает 100% Volksbank International за $585 млн. — «Ведомости»).

— Вы возглавляете иностранный банк, для которого страновые и политические риски могут иметь большое значение. Учитывая, что общественная обстановка после выборов накалилась до предела, как отреагировали на это ваши акционеры?

— Беспокойства никак не проявляли. У группы очень длинный горизонт инвестиций в Россию. Отношение к российским рискам тоже не изменилось и если ситуация останется под контролем, на что мы очень надеемся, то и не изменится. Банк работает в России с 1996 г., и мы уже многое видели, но при этом остаемся верными выбранной стратегии.

Биография

Родился в 1973 г. в Москве. В 1995 г. окончил Финансовую академию при правительстве РФ. С июня 1996 г. работает в Райффайзенбанке. В 1999 г. возглавил управление казначейства Райффайзенбанка.
2003 — член правления Райффайзенбанка
2011 — председатель правления Райффайзенбанка.

«Не обязательно ходить и бить по голове»

Сергей Монин — давний клиент Райффайзенбанка, и уровень обслуживания его полностью устраивает: «У меня счетов в других банках уже лет 10 как нет. Даже в швейцарских, поэтому мне сложно сравнивать. То, что хочется поменять, меняется и само. В основном это какие-то мелочи, которые решаются в процессе». Он нечасто бывает в отделениях с проверками: «Понимаете, не должно все зависеть от строгого председателя правления, который ездит с ревизиями и наводит порядок, я не хочу быть завхозом. Это не моя работа, чтобы смотреть, что там происходит, чисто там или нет. Система должна быть такой, чтобы там все было в порядке, а не строгий председатель правления, к приходу которого все готовятся. А если вдруг будут какие-то огрехи, то он устроит скандал. Смешно и глупо до безобразия. У нас для этого создан индекс качества, который присваивается каждому отделению ежемесячно и учитывает ошибки операционистов, результаты, которые получились после посещения тайных покупателей, чистота и проч. Если индекс низкий, то отделение ждут неприятные последствия, в частности финансовые. Поэтому мне не обязательно ходить и бить по голове».

Райффайзенбанк

Коммерческий банк. Основной акционер — Raiffeisen Bank International AG (99,96718%). Активы — 616,8 млрд руб., капитал — 90,6 млрд руб., чистая прибыль — 9 млрд руб.

Коротко о себе

«Я искренне считаю, что человек я хороший, стараюсь людям вреда не приносить. Все свободное время провожу с семьей. Семья и работа — вот чему я посвящаю свою жизнь. Еще я думаю, что я счастлив, и очень я им дорожу, этим счастьем своим».

Интервью взяла Татьяна ВОРОНОВА